Составить предложение со словом «теперь» в разных значениях

Но теперь, в последние месяцы войны, над всем преобладает одно ощущение.

До вылета это казалось мне непостижимым, а теперь, когда сама машина кормит меня грудью, я испытываю к ней нечто вроде сыновней привязанности.

О, теперь мне понятно, что происходит: я потихоньку теряю сознание.

Все, что волновало меня, когда я снаряжался в полет, кажется теперь затерянным в бесконечно далеком прошлом.

Они меняются теперь, когда небо опустело и опять воцарился покой.

Но вот я повернул и теперь смотрю на них против света: где-то далеко впереди, конечно, Дюнкерк и море.

Но теперь значение сожженной деревни стало лишь карикатурой на значение.

Мне кажется, теперь я лучше понимаю, что такое духовная культура.

Глядя на эти черные дороги, которые теперь уже хорошо видны, я понимаю, что такое мир.

Но люди, полагая, будто эти вещи ценны сами по себе, оторвали их от камина, от стола, от стены, свалили в кучу, и теперь обнаружилось, что это всего лишь рухлядь, которой место на барахолке.

Связь до того разладилась, что даже нам и то понадобилась бы теперь целая неделя, чтобы выслать бомбардировщиков против обнаруженной нами танковой дивизии.

Когда об армии говорят, что сперва она отступала, а теперь дает отпор, то это всего лишь словесное упрощение, потому что отступавшие войска и те, что сейчас ведут бой, не одни и те же.

То, что я испытываю теперь, было мне знакомо всегда.

Но теперь я лечу низко и ощущаю какую-то близость с этим миром.

И теперь, возвращаясь из Арраса, я больше, чем когда-либо, принадлежу своей группе.

На скорости пятьсот тридцать километров в час и на высоте двести метров, теперь, когда я спустился под свое облако, я сочетаюсь с ней в этом вечернем сумраке, как пастух, который одним взглядом пересчитывает, собирает и объединяет стадо.

И вот теперь вся сила духовной пищи, духовного хлеба, который будет рожден этим полем, находится под угрозой.

И вот теперь мне кажется, что я подхожу к концу долгого странствия.

Но я с ним подружился, и теперь он - единственный в целом свете.

Фабьен обернулся и посмотрел на Сан-Хулиан; теперь это была лишь горстка огней; потом она превратилась в пригоршню звезд и, поманив его еще раз, рассеялась пылью.

Пилот снова ощутил теперь в полете не головокружение, не хмельную радость, но лишь таинственную работу живого организма.

Потом, когда пальцы усвоили это, он разрешил себе включить свет - и кабина сразу же украсилась точными приборами; теперь он мог следить за погружением самолета в ночь по одним только циферблатам.

И теперь, неся в самом сердце ночи свою сторожевую вахту, он обнаружил, что в ночи раскрывается перед ним человек: его призывы, огни, тревоги.

Ему казалось, что теперь среди тысячи лиц он сможет узнать это яростное лицо; и, однако, он уже забыл его.

Однако в тот вечер Робино думал лишь о своих бедах: его подлинную тайну составляла тягостная экзема, постоянно мучившая его, и ему захотелось сегодня рассказать об этом, захотелось, чтобы его пожалели: не находя больше утешения в гордости, он искал его теперь в смирении.

Большая стрелка часов на стене отсчитывала теперь мертвое пространство.

Как и теперь, он тогда почувствовал себя одиноким, но тут же понял, как обогащает его такое одиночество.

Полвека наполнял я свою жизнь до краев, создавал самого себя, боролся, изменял ход событий, - и вот что занимает меня теперь, вот что наполняет меня, вот что вытесняет весь остальной мир.

Но теперь незачем смотреть на восток, туда, где живет солнце: между самолетом и солнцем пролегли бездонные глубины ночи; из них - не выбраться.

Выбиваясь из сил, Фабьен старается усмирить машину; он больше не смотрит в ночь; он сидит теперь, глядя на гироскоп; все равно уже не различить, где кончается чернота неба и начинается чернота земли.